Привычным жестом я сунул в машину корявый железный член и крутанул. То, что ничего не произошло, меня не удивило, а скорее даже несколько улучшило расположение духа. Я привык к такой реакции машины на мои старания удовлетворить ее. Но все же решил спросить у Барда, нажимал ли он кнопку.

— Ты крутанул, а потом я нажал, ты же так говорил?

— Не, Виталя, нажми и держи, а я крутану еще раз. Хорошо?

Виталик нажал кнопку, я крутанул ручку, и машина моментально завелась. Мы открыли Большой Секрет «Победы» номер один, и теперь Берлин стал для нас немного ближе, чем час назад.

Мы подъехали к пропускному пункту на Раве-Русской где-то в начале седьмого. Там выстроилась огромная очередь из машин, направляющихся в Польшу. Но их не пускали. Просто у моего одноклассника Феди, который работал на таможне, был день рождения, и таможня не могла обслуживать недисциплинированную массу туристов. О нас знали, так как я звонил Феде, что мы будем ехать. Пограничник — явный потомок Чингисхана, войска которого долго тусовались в нашем районе, был низеньким, с кривыми — иксом — ножками, раскосыми монгольскими глазами и желтой кожей. Настоящий украинец. На маленькой голове болталась большая, не по размеру, фуражка с пластмассовым козырьком. Съезжая вперед, она ударяла его по носу. Тогда он откидывал голову назад, будто отгонял муху, которая хотела сесть ему на нос, и фуражка ненадолго возвращалась на свое законное место. Окно в моей двери не открывалось, и я распахнул ее, чтобы услышать, что он скажет. Дверь пригвоздила маленького погранца к стене его будки, он вытаращил глаза и, обтирая с «Победы» своим уже далеко несвежим мундиром всю грязь, выбрался на свободу.

— Слышь, ты, поосторожней, чуть человека не придавил, — обиженно пробурчал он.

Я же не виноват, что этот человек с собаку ростом, — сказал я уже на ходу, но он этого, к счастью, уже не услышал. Мы въехали на абсолютно пустую и уютную таможню. Лягушки квакали в озерце по соседству, легкий ветерокшевелил верхушки деревьев и носил по территории незаполненные таможенные декларации. Я не глушил машину, поскольку в мои планы не входило доставать на границе костыль. Из кустов выползла фигура таможенника в помятом прикиде. Таможенник подошел к машине. Его качнуло, и он ухватился за ручку задней двери. Дверь подалась и открылась — из нее выпало пять голых тел. Никогда в жизни таможенник не трезвел, не седел и не какал одновременно. Он присел и, обхватив голову руками, крикнул:

— Так мертвых же детей нельзя, ребята! У нас же граница!

К моему и Барда счастью, из ближнего вагончика появилась еще одна фигура, знакомая мне до боли со школы. ФЕДЯ — наше спасение. Сколько раз протаскивал он меня через безнадежно длинные, как романы Толстого, очереди на границе. Он подошел к нам и, хватая за руку седого уже на тот момент коллегу, сказал:

— Давай талончик. — Взяв его свободной рукой, отволок друга в вагончик и через минуту вернулся с проштампованным пропуском для выезда.

— Сегодня у поляков черная бригада, — сказал он заговорщицким тоном. — Имейте в виду, могут не пропустить с вашими пассажирами.

Мы поблагодарили, сели в машину и переехали на польскую сторону. От первых слов, которые нам сказал поляк, меня бросило в пот:

— Згасиць сильник! — это означало, что я должен был заглушить двигатель. Машин больше не было, и все внимание переключилось исключительно на нас. Не заглушить — означало, что я через три минуты снова увижу Федю. Нас это не устраивало. Мы ехали в Европу.

Я вырубил мотор и вышел из машины. Поляк подозрительно покосился на Барда, который, словно седьмой манекен, сидел в машине и не шевелился.

— Доконд еджзеч?¹ — спросил поляк голосом Адольфа Гитлера, произносящего речь по радио.

— До Берлина на фестиваль, — на чистом польском ответил я. — Театр еднего актора, тэн пан в окулярах ест акторем, манекини — для сценографии, а я му помагам.

Поляк долго ходил вокруг машины и простукивал двери. Его не интересовали манекены, на которых Бард зарабатывал больше, чем любой наркодилер из Бучача на конопле. Он искал наркоту и был убежден, что она у нас есть. Но из дверей от постукивания по ним фонариком кроме кусков ржавчины не выпало ничего похожего на кокаин. Так он походил еще минут десять и попросил открыть капот. Когда я выполнил его просьбу, перед ним разверзлась пасть, которой позавидовал бы амазонский аллигатор. Туда могла вместиться даже лошадь, и ее бы потом долго там искали. Посветив на грязные замасленные детали, поляк успел провоняться выхлопными газами, и от его духов «Пани Ковальска» не осталось даже намека.

— Ехачь, — крикнул он и, заложив руки за спину, отошел в сторону.

Я шепнул Барду, что надо выйти из машины и подтолкнуть, так как, достав ручку на польской таможне, мы заработаем себе пожизненную депортацию. Бард впервые от Новоеврейска вылез из машины, поправил очки и вместе со мной начал толкать машину в направлении выезда.

Поляк, обалдев от такой наглости, истерически закричал:

— Повьедзялэм — ехачь, а не пхачь!²

Мы с Бардом продолжали бежать и толкать машину, и мы продолжали бы делать это, даже если бы польский таможенник начал стрелять нам в спины. Но поскольку пистолет был у него разве что в штанах, мы больше переживали за того, впереди, который открывал шлагбаум. Он вытаращил глаза и спросонок не мог врубиться, как ему поступить. На него неслась ржавая махина, и через несколько секунд она могла смести его будку. А он занял бы почетное место на капоте в виде фигурки оленя, который готовится к прыжку.

— Отверай!³ — крикнул ему я, запрыгивая на ходу в кабину и нащупывая ту кнопку, без которой наша пробежка увенчалась бы депортацией.

Поляк ошалело смотрел то на меня, то на «Победу», то на начальника, который кричал ему что-то издали. Любовь к жизни победила — он поднял шлагбаум и отскочил в сторону. Мы пронеслись мимо него на скорости сорок километров в час — крыло как раз начало отбивать свой зловещий ритм. Бард никак не мог запрыгнуть в машину, он отсидел ногу, и она болталась, как часть чужого организма, привязанная к нему. Бард повис на дверце и не мог переклониться так, чтобы упасть на диван и закрыть ее. Я нажал кнопку, врубил передачу, машина дернулась, завелась, и Бард влетел в кабину, поправляя очки.

— Я фигею, — вырвалось у него.

Шел четвертый час нашего путешествия, мы вкатились в Польшу. Позади было 50, а до конечного пункта оставалось всего каких-то там 950 километров.

Если бы мне сейчас, в мои 37 с половиной лет, представилась возможность прокатиться на «Победе» до Берлина, я бы застрелил того, кто мне это предложил, а потом застрелился бы сам. Тогда — все было по-другому. Бард мирно спал, не снимая очков и не подозревая, что, если бы он был на этом месте лет через пятнадцать, я бы сбросил его простреленный труп где-нибудь в камышах Вислы, под Краковом. Я крутил баранку и не знал, что параллельно с нами в Западную Европу отправилась еще одна укомплектованная Бардом экспедиция. Из Бучача, через два часа после нашего старта, выдвинулась странная машина: «уазик», переполненный людьми и манекенами. Машина представляла собой прототип «скорой помощи» с таким смешным круглым передком. В каждой больнице есть такие. Мест там было шесть, но в машину затолкалось восемь человек, не считая четырех взрослых манекенов. Шофера звали Олег, и ездил он на машине так, что когда сидел за рулем, то колени его были на уровне ушей, а руль внизу между ногами. Удобно продуманное место водителя постоянно держало шофера в напряжении и не давало заснуть во время движения. В машине вместе с большим количеством неизвестного мне народа ехал наш с Бардом друг Тэри, которого я забыл взять на борт нашего виайпишного лайнера. Я прекрасно помню: когда мы проезжали Жешув, под горой стояла машина УАЗ с тернопольскими номерами. Куча людей копошилась возле нее и махала всем машинам, которые со свистом проносились мимо них. В Польше не принято было останавливаться возле незнакомых — бурные годы рэкета имели свои неписаные законы. Я тоже, чуть не плача, проехал мимо них и не остановился. Нечистой силе было угодно, чтобы Бард в тот момент спал, а спал он почти всю дорогу. А оказалось, что у Олега закончился бензин, и они всю ночь голосовали машинам, чтобы добыть горючего. Восемь часов вымученные и замерзшие украинцы стояли насмерть на польской дороге, подсыкая знак «КРАКОВ 200 км». И выжили. Потому что настало утро, и один из них, тот, кто был покрепче других, поднялся на пригорок и увидел огромную заправку, которая находилась по ту сторону горы в каких-то трехстах метрах от места их вынужденной стоянки. Слезы счастья хлынули из глаз украинцев, а Олег с двумя фляжками из-под воды «Моршинская» рысцой побежал набирать бензин. Мы в то время уже доехали до Кракова и остановились на паркинге, чтобы изучить причину болезни нашей ласточки. Я впервые за долгий путь от границы заглушил движок, и мы пошли пить кофе.

— Нужно выяснить, что там за херня, Бард. А то немцы нас не пустят.

— Сегодня воскресенье? — спросил Виталик, которому показалось, что он проспал в машине целую неделю.

— Воскресенье, Бард. Дай бог разобраться, что там за параша отломалась, и где-то тут ее раздобыть. Сегодня это почти нереально. Все закрыто.

— Я пойду куплю журнальчик, а ты займись машиной, — классно придумал Виталик и пошел рыться в музыкальной прессе.