Мы были спасены. С нашими деньгами — за тридцать дойч-курва-марок — можно было доехать даже до Лиссабона, не то что в какой-то там Берлин, до которого оставалось всего 300 км. Мы купили себе величайший деликатес того времени — пачку «Чио чипе» и, помыв мои руки в луже возле автомагазина, рванули в сторону немецкой границы. За шесть часов мы бодро преодолели двести километров, поели в дороге фриток (картофель фри по-нашему), от которых только благодаря нашему молодецкому запалу и качественной соляной кислоте в желудке наши желудочно-кишечные тракты не повыпадали через определенное отверстие. Зарулив на заправку, за которой уже виднелась таможня, я подъехал к колонке и наивно начал искать низкооктановый бензин, на котором привыкла ездить корявая советская машина. Надписи, которую я высматривал, не было ни на одной из колонок. Самым дешевым оказался 95-й с перечеркнутым значком Pb. Я, боясь показаться тупым, не стал выяснять значения написанного, воткнул пистолет в бак и залил бензика ровно на 10 бундесовских рублей. Нам хватало еще на две банки пива и пачку «Житана». Как-то очень странно всматривался в мои глаза заправщик, которому я платил за горючее. Наверное, он что-то знает. «Скотина!» — подумал я и запрыгнул на диван из свиноматки. Машина завелась, как никогда до этого в своей жизни. Двигатель зашуршал, будто нежная осенняя листва, которой подтираешь задницу в лесу в трудную минуту необъяснимого отсутствия на ближайшем дереве рулона туалетной бумаги «Клинекс». Уши не верили акустическим данным, которые поступали из-под капота, и казалось, голова идет кругом, да так, что блевануть можно. Блевануть мы не успели, а шансы сделать это уже выросли вдвое. «Победа» неожиданно начала скакать, как мустанг, которому апачи попали стрелой в задницу, а после этого старались привязать за ногу к сосне. До ворот таможни оставалось каких-то двести метров, а наша машина на виду у всей округи прыгала так, будто хотела побить все рекорды Бубки с одной попытки. Болтаясь в такт с кабиной, я то нажимал, то отпускал педаль газа, чем только увеличивал амплитуду и резкость скачков. Бард неистово бился головой о переднее стекло и остался жив только благодаря тому, что он из Бучача. Когда чело моего друга стало напоминать большую эмалированную кастрюлю, в которой готовят голубцы, мне удалось вырубить двигатель, и мы нежно вкатились на территорию фашиков. В их непосредственные обязанности входило обшмонать нас с головы до ног, найти хотя бы одну поломку в машине и благополучно отправить в Украину. Я вкатился между немцами в сектор, специально отведенный для «НАШИХ», где нужно было ставить машину и мылить вазелином «шоколадку». К нам подошел, по-видимому, фан Брюса Уиллиса, так как он явно хотел быть на него похожим, но над интеллектуальным выражением его табла маме с папой надо было бы поработать побольше. Он тряхнул своей плешивой головой и рявкнул что-то типа:

— Документен ун машинен.

— Я-а, я-а, — ответил я и протянул ему техпаспорт, заполненный в МРЭО цецей Лесей от руки и по-украински.

— Вас ист дас? — спросился он меня, и если бы знал наше слово «б...ь», то закончил бы фразу тем, чем закончил бы ее и я на его месте.

— Дас ист ауто, бля, — вырвалось у меня.

— Наин, вас ист дас? — переспросил Брюс Уиллис и ткнул пальцем в мой талон.

А-а, дас ист техпаспорт, — не знаю, так ли это называется у них, но других вариантов у меня не было. Немец долго что-то рявкал своему коллеге, вроде нормальному мужику, но с головой карлика. Тот крутил явно маленьким для него скворечником и махал в направлении Львова:

— Цурюк, цурюк, — эти слова были обращены к нам. Я с детства ненавидел слова, которые заканчиваются на «урюк», и поэтому начал подозревать, что в нашем плане взятия Берлина возникают форс-мажорные обстоятельства. Мимо проезжали шикарные, сияющие новенькие машины, из окон которых нас обалдело разглядывали испуганные арийцы. У них было такое выражение лиц, будто бы они увидели живого Дон Кихота собственной персоной, который на своем Россинанте в одиночку атакует японскую морскую эскадру. Я же смотрел на того, с маленькой головой, мечтая эту голову дистанционно запрограммировать таким образом, чтобы нас скорее впустили. Наш полицай вернулся и, протягивая мне документ, сказал:

— Битте. Ауф.

— На здоровье, — ответил я, но Бард ткнул меня локтем в бок:

— Кент хочет, чтобы мы вышли.

Мы выбрались из тачки, немец залез на мое место, поморщив нос от стойкого тяжелого запаха нашего пребывания в этой машине в течение последних двух суток, а также от запаха пребывания других ее владельцев за последние сорок лет. Он повернул голову назад и с интересом стал рассматривать манекены. Выражение его лица сейчас походило на выражение лица подростка, который впервые увидел голую бабу, и та была не прочь просветить его, что со всем этим можно делать.

— Ну и придурки, — подытожил я свои наблюдения. На них эти манекены действуют, как на котов валерьянка. Вот Бард тему придумал.

Барда, меж тем, не радовала заинтересованность полицая его «детишками». В его планы не входило дарить кому-то 150 марок только за то, чтобы нас пропустили без досмотра. Он бросит меня здесь, пешком пойдет в Берлин, и понесет всех детишек на горбу, и все это только для того, чтобы ощутить в руках ШТУКУ настоящей валюты. Так думал Бард, но немец был таможенником не из Равы-Русской, а из Коттбуса, и он не знал, что можно брать с людей деньги, а также принимать от них взятки товаром. Он вылез и сказал мне:

— Битте поворотен морген, — ну, типа, поворотами помигай.

— Ясен хрен, — ответил я и подергал переключателем поворотов. Поскольку реле сгорело во времена, когда Стаханов бил собственные рекорды в шахтах Донбасса, мне пришлось дергать поочередно вниз-назад, вниз-назад, а потом вверх-назад, вверх-назад, чтобы создать немцу иллюзию мигания лампочек, которые без этой процедуры просто светили, как лампочка Ильича, в хате счастливых крестьян с его портретом в руках.

Я-а, гут. Битте, ручник арбайтен, — тем временем попросил немец проверить, лабает ли ручной тормоз. Я хотел указать на Барда и сказать, что со мной еще и запасной ручник едет, но, подавив в себе злость, потянулся к рычагу ручного тормоза. Он был похож на огромный стоп-кран в поезде. Ручка ядовитого красного цвета — когда была затянута, перекрывала вход в салон, а когда отпущена — за нее обязательно цеплялась левая штанина. У всех нормальных автомобилей ручник расположен между передними креслами, но поскольку у «Победы» был диван, тормоз разместили так, чтобы он постоянно напоминал о своем существовании. Мой ангел-хранитель не дал открутить эту фигню неделю назад, за что слава ему и Господу Богу. Я затянул ручник, который также последний раз работал разве что на испытаниях этой тачилы в конструкторском бюро накануне подписания пакта Молотова—Риббентропа. Параллельно я был вынужден незаметно врубить на руле первую передачу, на случай, если бы немцу взбрело в его немецкую башку попробовать сдвинуть машину с места. К тому времени вокруг нас было уже намного больше людей, чем поначалу. Все с интересом рассматривали нашего динозавра, багажник которого подпирался черенком от лопаты, так как фиксатор не работал. Кто-то из немцев протянул руку к этому нехитрому приспособлению, но Бард очень своевременным жестом пресек это действие, показав, что если крышка упадет и захлопнется вместе с граблей любопытного, на месте его конечности в лучшем случае останется культя по локоть, а в худшем — по плечо. Короче, немцы взяли нас в кольцо. В моих генах бурлила партизанская кровь моего деда, и мой мозг был готов отреагировать на любые примитивные ловушки, которые готовила нам немчура. Кто-то из них все-таки пнул нашу ласточку ногой в бампер, надеясь проверить силу ручника, и тут же прямохонько на его вылизанные, как собачьи яйца, лакированные туфли, типа лодочки, в которых ходят немцы-погранцы, упало килограммов десять грязюки, смешанной с автомобильным маслом и солидолом. Немец с ужасом посмотрел на свои белые носки, которые утонули в груде черно-серой массы. Если бы вокруг были украинские таможенники, все бы радостно поржали над своим коллегой и завернули бы нас домой. Так, заодно, по приколу. Но это были немцы, они только покачали головами и помогли хозяину погибших носков спрятаться в недрах таможни. Лысый Брюс, удовлетворенный испытанием ручника, предложил проверить стоп-сигналы. И тут лоб мой снова покрылся испариной, и не только лоб. У меня было такое впечатление, будто из чайника, который всю ночь простоял на холодном зимнем подоконнике, кто-то тоненькой струйкою лил мне ледяную воду на мох, который растет на месте перехода спины в задницу. Со мха водичка стекала ниже, в каньон, который разделяет две половинки, и как в мочалке накапливалась на всем хозяйстве, которое обрамляет снизу этот скрытый в трусах ансамбль. Дело в том, что моя «Победа», а также все ее сестры имели всего один стопсигнал посредине крышки багажника. Я нажал на тормоза правой ногой, при этом левая, подергиваясь, выдавала врагам всю мою психологическую неуравновешенность. Как глаз циклопа — медленно загорелась едва заметным тусклым грязно-красным светом одна-единственная искорка. Немцы же смотрели на боковые фонари. В принципе, они поступали логично. Я набрал воздуха и сказал:

— Дас ист антикваришен ауто. Зис ис эназер модел ту лайт ин Юроп, — я выпалил фразу почти на эсперанто, и мне очень хотелось, чтобы они поняли ее дословно так: «Это старая машина, но для езды по Европе предусмотренная такая конфигурация света», — и включил подфарники. Как два глаза циклопа, едва-едва заалели две лампочки, которые собирались умереть еще во времена Освободительного Движения 39 года и до сих пор хранили в памяти номер мобильника Степана Бандеры. Я снял ногу с тормозов и выключил подфарники. Циклоп закрыл глаза. Я проделал это пару раз, чтобы, как старина Павлов у своих собак, выработать у немцев условный рефлекс. В эту трудную для меня и всей Украины минуту унижения нашего славянского достоинства Бард, который вез на пробу немецким корешам крымскую коноплю, подошел к пограничному псу-пудельку, обученному искать наркоту. Он стал совать ему под нос кулак с зажатой в нем скрученной папироской. Виталя был готов при малейшей реакции собаки на ганджу выбросить папироску в мусор, но пес вилял обрубком хвоста и через открытые сандалии львовской фабрики «Прогресс» лизал Бардовы ногти на его ногах. Бард понял, что пес ищет серьезные минералы и он со своим пластилином в полной безопасности.