Эту книгу вы можете скачать одним файлом.

Машина стремительно сбежала вниз. Плавный поворот. И вдруг перед нами открылся такой простор, что мы ахнули. Город остался за нами справа, на горе. От подошвы этой горы на запад, сколько хватал глаз, до самого горизонта лежали заливные луга, огороды, камыши и песчаные отмели Оки. Мы увидели воздушные, решетчатые арки громадного железнодорожного моста, а рядом с ним другой мост, деревянный, по которому проходило наше шоссе. Машина вбежала на мост. Под ним медлительно, как бы неподвижно, текла широкая, полноводная река. Она выглядела темной, несмотря на яркое солнце. Лишь на горизонте, на изгибе, она зеркально голубела, отражая чистое небо. Но зато какими ясными красками, как отчетливо рисовались пароходная пристань, только что причаливший к ней пароход с алыми плицами, выкрашенные свежим суриком бакены фарватера — все эти подробности большой судоходной реки. В особенности же заманчиво блестела широкая полоса прибрежного песка, такого чистого, шелковистого, даже на вид горячего, что всем сразу захотелось купаться. Один лишь дядя Саша, видимо, не разделял этого желания. Пока раздавались беспорядочные восклицания: «Ух какой мировой пляж!», «Купаться!», «Загорать!», «Нырять!», «Плавать!», «Где мои купальные трусики?» — дядя Саша с видом глухонемого продолжал бесстрастно жать на газ, и не успели мы глазом моргнуть, как машина съехала с моста, круто нырнула налево вниз, потом направо вверх, выскочила на прямую, и оказалось, что Ока уже далеко позади. В последний раз обольстительно блеснула вода — и скрылась.

Мы уже мчались по Тульской области мимо каких-то многоэтажных жилых корпусов, с продовольственным магазином и заводской столовой, мимо очень большой автобазы, во дворе которой стояло несколько десятков пятитонок.

Вот тебе и выкупались!

Промчались через большое село. Здесь уже все было какое-то свое, особое, тульское — основательное, немного неуклюжее: кирпичные избы, столетние деревья, серые дубовые бревна на зеленых дворах. Возле кузни с хозяйственно положенными на крышу железными обручами от бочки в порядке расставлены сельскохозяйственные машины, видимо только что вышедшие из ремонта: молотилка, конные грабли, большой старый трактор «ХТЗ» с высокой трубой. Даже облачко, появившееся в небе, было прочное, тульское.

Мало-помалу прошли леса, остались позади, за Окой. Сплошные ржаные поля живописно раскинулись по косогорам и холмам. Кое-где среди них одиноко темнели правильные тяжелые кроны дубов. Здесь уже не было ничего чеховского, левитановского. Продолжалась все та же средняя полоса России, но теперь это была уже природа Толстого, Поленова.

Солнце поднялось довольно высоко. Шоссе блестело, как алюминиевое. Этот текучий, лучистый блеск понемногу усыплял. Внимание притупилось, захотелось сладко вытянуться, расправить ноги. Вдруг машина стала сбавлять ход, плавно съехала на обочину и мягко остановилась среди некошеной травы, полной полевых цветов. В ту же минуту ветерок, все время освежавший в пути, упал, и нас вдруг с ног до головы охватили неподвижный зной, блаженная тишина летнего утра. Мы услышали пение птиц, жужжанье пчел.

— Что такое? В чем дело? Что случилось?

Но дядя Саша, не говоря ни слова, выключил мотор, взял свою полосатую дорожную подушечку и вышел из машины. Он с трудом доплелся до ближайшего кустика, посмотрел на нас с детской сонной улыбкой, с трудом ворочая языком, пролепетал:

— Десять минут, не больше, — и лег в цветы.

Проснувшись ровно через десять минут, он нам объяснил свое странное поведение. Оказывается, сидя долго за рулем без отдыха, шофер иногда начинает незаметно для себя засыпать. Приступ сонливости бывает так силен, что с ним никак невозможно справиться. А нет ничего хуже, чем заснуть за рулем, — верная катастрофа. Опыт показал, что в подобном случае лучше всего не пересиливать себя, а со сном бороться сном. Вместо того, чтобы мучиться и рисковать, рекомендуется просто остановить машину и заснуть. Как это ни странно, но совершенно достаточно десяти минут крепкого сна, чтобы полностью восстановить силы. Сон как рукой снимет.

Только теперь мы сообразили, что уже отмахали верных сто пятьдесят километров без остановки. Пока дядя Саша, раскинувшись среди ромашек и похрапывая, энергично боролся со сном, мы не без удовольствия вылезли из машины и немного размялись. Тут мы сделали открытие. Шоссе, казавшееся нам, пока мы ехали, просто оживленным, теперь, как только мы остановились, оказалось полным самого бурного движения.

Сначала мимо нас со скоростью ста двадцати километров промчались с севера на юг два новеньких «Легковика» с пояском в шашечку — таксомоторы линии Москва — Симферополь. Они окатили нас взрывной волной воздуха, мелькнули ослепительно белыми кругами шин и, показав в задних окошках занавески с помпончиками, скрылись из глаз, точно провалились сквозь землю. Немного погодя вслед за этими аристократами автомобильной промышленности проследовало несколько степенных периферийных грузовиков-работяг с мешками и ящиками, на которых подпрыгивали и пели песни крепенькие тульские девчата-попутчицы. Затем с юга прошел набитый пассажирами автобус междугородной линии Москва — Тула. В дальнейшем на нашем пути постоянно и в большом количестве встречались автобусы разных местных междугородных линий: Тула — Орел, Харьков — Запорожье, Запорожье — Мелитополь и т. д. Пробежало с юга на север и с севера на юг несколько обыкновенных такси «Победа». Появился с юга длинный, яркий желто-синий автобус дальнего следования. Не нужно было читать табличку «Москва — Симферополь», чтобы понять, откуда он едет, — так загорелы и свежи были лица его пассажиров-курортников, явно возвращающихся по домам с Южного берега Крыма. Они улыбались нам из окон, украшенных все теми же традиционными занавесками, так что отныне слово «Симферополь» навсегда сочетается в моем представлении с белыми помпончиками. Проследовало также с севера на юг множество машин с московскими, ленинградскими и даже тбилисскими номерами — шоколадные, синие, бежевые, светло-серые «Победы», лихо уносящие на берег Черного меря таких же путешественников, как и мы. Они высовывались в окна и махали нам шляпами, газетами. Попадались семиместные вишневые красавцы и юркие «Москвичи», похожие на детей, не желающих отстать от взрослых. Я уже не говорю о местных колхозных «эмках» и районных «БМВ» — они встречались всюду.

— Павлик, смотри, Танька едет! — вдруг крикнула теня.

— Где Танька? Какая Танька?

— Ах, боже мой, Танька с Кадашевской набережной! Скорей смотри!

Женя запрыгала на месте, как через веревочку, и замахала руками:

— Танька! Танька!

Из заднего окошка серой «Победы» смотрела, расплющив нос о стекло, девочка в соломенной шляпке, с такими красными щеками, что издали ее лицо напоминало яблоко «цыганку».

— Куда ты едешь? — закричал Павлик.

Девочка сделала какие-то странные движения руками, высунула язык, и серая «Победа» в ту же минуту скрылась за холмом.

— Она едет в Сталиногорск, к дедушке, — сказала Женя.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что это персональная машина Танькиного дедушки. Он на ней в прошлом году зимой приезжал из Сталиногорска на Танькин день рождения. Он у них знатный угольщик. Теперь они, наверное, повезли показывать сталиногорской бабушке Петьку.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что в машине сидела Танькина мама с Петькой на руках, а Танькин папа сидел за рулем, а рядом с Танькиным папой сидел Танькин дедушка в шахтерском мундире, с орденом Ленина.

— Счастливая! — сказал Павлик.

— Чем счастливая?

— Может, дедушка ее с собой в шахту возьмет. Интересно!

Над шоссе все время стояла как бы полоса ветра, и для того, чтобы перейти через натертое асфальтовое полотно на другую сторону, нужно было сперва очень внимательно посмотреть на юг и на север.

Оказалось, что мы остановились как раз возле небольшого пруда, скрытого в чаще орешника. Едва мы раздвинули кусты, полные сухой паутины, как перед нами оказался прелестнейший уголок. Большие серебристые ивы, со всех сторон тесно окружавшие пруд, красиво отражались в темной, таинственно неподвижной воде, и только посередине радостно блестело зеркальце неба, тронутое чуть заметной рябью. Ивы росли возле самого берега, а за ними густо зеленела сплошная стена лип и орешника, из чащи которых дышало прохладой. Но едва наши ребята стали рвать пучки еще совсем зеленых орехов, как на той стороне кусты зашевелились и один за другим выползли по-пластунски четыре пионера в белых полотняных шляпах и красных галстуках, необыкновенно ярко горевших среди зелени. Пионеры поднялись во весь рост и по-боксерски расставили ноги.

— Вы что здесь делаете? — крикнул один из них, приставив ладони ко рту.

— Орехи рвем, не видите! — ответила Женя.

— Так они ж еще неспелые.

— То-то и беда!

— Не слышу! — крикнул пионер, поднося ладони к уху.

— Мы говорим, что то-то и беда, что они зеленые.

— Ничего, скоро поспеют, можете подождать.

— То-то и беда! — вздохнула Женя.

— Опять не слышу. Кричи громче.

— Мы говорим, — закричала Женя, — что то-то и беда, что нам ехать надо!

— А куда вы едете?

— В Крым, — сказала Женя, горделиво оправив платье.

А Павлик быстро добавил:

— На «Победе», кабриолет с открывающимся верхом, чтоб было не так жарко.

— Ага! То-то и беда!

— Что вы там говорите? Мы опять не слышим.

— Мы говорим, что то-то и беда, что вы едете в Крым и останетесь без орехов.

— Ничего, будем через месяц возвращаться — они к тому времени как раз поспеют.

— То-то и беда!

— Не слышим!

— Экие вы крымские глухари! Мы говорим, что то-то и беда, что когда вы будете из вашего Крыма ехать назад на вашей «Победе» с открывающимся верхом, то мы уже тогда все орехи поедим.

— А вы нам хоть немножечко оставьте.

— То-то и беда, что вряд ли.

— Почему?

— Не удержимся.

— Хоть чуточку!

— Эй вы, крымские с открывающимся верхом, идите лучше к нам купаться!

— Нельзя. Мы сейчас должны в Крым ехать. Идите лучше вы к нам.

— То-то и беда!

— Что?

— Мы говорим, что то-то и беда, что нам тоже нельзя. Запрещается выходить с территории лагеря.

— А где ваш лагерь?

— Голубые ворота за деревьями видите? Это и есть наш лагерь. Там, где мы сейчас стоим, еще территория, а там, где вы стоите, уже не территория.

— А пруд?

— Пруд тоже до половины территория, а до половины на территория.

— А вам в лагере мороженое дают?

— По воскресеньям. А вам?

— А нам не дают.

— А как вас всех зовут?

Но как раз в это время дядя Саша, как нарочно, закончил борьбу со сном, и увлекательная беседа была прервана на самом интересном месте. С большим трудом удалось загнать наших ребят в машину, и под насмешливые восклицания: «То-то и беда!», несшиеся через пруд с «территории», мы покатили дальше, наверстывая упущенное время.

Само по себе шоссе, его твердое, гладкое полотно, было выше всяких похвал. Но все же дорога оказалась не из легких. Она все время поднималась и опускалась, как бы ныряя по волнообразным складкам местности, расположенным с востока на запад. Водителя это утомляло, но нам, пассажирам, даже очень нравилось. То и дело — и всегда неожиданно — открывались виды, один другого красивее. Горизонт то придвигался почти вплотную, то бесконечно удалялся. Полотно шоссе резко обрывалось. Где-то, не видимое нами, оно продолжалось по обратному склону, затем поднималось на новый косогор и снова становилось видимым, но уже более узким, чем раньше; потом снова обрывалось, невидимо продолжалось и опять высовывалось, на этот раз совсем узенькой, почти вертикальной полоской. Оно сокращалось и растягивалось, как складная подзорная труба.

Наконец мы увидели в стороне сидящие на траве самолеты тульского аэродрома. Сама Тула началась широкой, бесконечно длинной улицей, двумя рядами крошечных одноэтажных домиков с такими же крошечными, совсем игрушечными садиками. Эти домики обращали на себя внимание колпаками над трубами. Сразу видно, что эти затейливые, разнообразные по форме колпаки, вернее — хорошенькие ажурные беседочки, с величайшим искусством выкованы из железа большими мастерами и любителями тонкого кузнечного дела. Это уже почти ювелирная работа. Ни в каком Другом городе вы не найдете на трубах таких изящных маленьких сооружений с флюгерами и стрелками, которые смело могут поспорить тонкостью исполнения с коваными венецианскими фонарями Возрождения. Казалось странным, что мимо этих домиков ездят по шоссе автомобили, а на перекрестке сидит в своем серебряном подстаканнике милиционер и регулирует уличное движение, управляя огоньками светофора. Это был каким-то чудом сохранившийся кусочек старой Тулы XVIII, а то и XVII века, рабочая слободка, где с незапамятных времен всегда жили в своих пряничных домиках целые поколения знаменитых на весь мир тульских оружейников. И, весьма возможно, именно в этом самом трехоконном домике с весьма затейливыми наличниками, возле которого мы на минуту задержались перед семафором, некогда жил воспетый Лесковым легендарный тульский мастеровой косой Левша, так подковавший английскую стальную блоху, что она после этого перестала танцевать. Впоследствии потомки славного тульского оружейника подковали еще одну английскую блоху — генерала Деникина. Крепко досталось от них также и многим другим блохам, в особенности гитлеровским. В случае необходимости они еще раз смогут так подковать любую блоху — английскую или еще какую-нибудь другую, — что она надолго перестанет танцевать.

Эта своеобразная улица да еще разве древние кирпичные стены местного кремля, мелькнувшие из-за новых домов, — вот, собственно, все, что напоминало старую Тулу. Что же касается тульских самоваров и печатных пряников, то они хотя и продолжают существовать, но уже не являются славой города. Тульский чугун, тульская сталь, тульский уголь, тульский газ, тульская тяжелая промышленность, животноводство, сельское Хозяйство, хлеб — вот слава советской Тулы.

Мы проехали через многолюдный центр. Возле универсальных магазинов стояли покупатели, ожидающие открытия. Значит, еще не было одиннадцати часов. На бульваре няньки возили детей в колясочках. Горели на солнце цветники.

Повинуясь различным дорожным указателям, которые продолжали строго, но молчаливо руководить всеми нашими поворотами, мы наконец увидели большую синюю стрелу с надписью «Орел». Но не так-то скоро удалось нам расстаться с Тулой. Она продолжалась и за южной заставой. Сказать точнее, начиналась другая Тула — ее новые, послевоенные промышленные районы, частью уже выстроенные, частью еще в строительных лесах. Это было царство белого и красного кирпича, железной арматуры, песка, извести, щебенки. Мы попали в поток встречных и попутных грузовиков. Чтобы не наглотаться пыли, пришлось спешно закрыть окна.

В машине сразу стало душно. Повсюду в облаках пыли рисовались характерные профили строительных механизмов над кирпичными стенами новостроек, поднимающимися ступеньками вверх. Кварталы стандартных домов и бараков. Дощатые вышки и наклонные галереи бетонных заводов, сплошь покрытые зеленовато-серой цементной пылью. Траншеи, котлованы, штабеля чугунных водопроводных труб, черных снаружи и красных внутри… Не без труда выбрались мы из этого хаоса. Но и тут еще не было конца городу. Началась еще одна Тула — горняцкая. На горизонте появились пирамиды терриконов, шахтные строения — типично донбасский пейзаж, весьма странный в окрестностях Тулы.

Мы проехали мимо горняцкого поселка, состоящего из коттеджей с высокими черепичными крышами и яркими цветами в палисадниках — традиционной принадлежностью шахтерского быта.

Над косогором показались высокие колошниковые площадки тульских домен, а немного погодя мы увидели и самые домны, похожие на шахматные туры, затем черные цилиндры кауперов, литейные дворы, башни, и все вместе это напоминало какую-то цитадель, извергавшую на окрестности тучу грозного дыма. Среди яркого летнего дня это производило впечатление начала солнечного затмения, когда уже по холмам неотвратимо движется пепельная тень луны. Но шоссе повернуло в сторону, описало широкую дугу и, замелькав двумя рядами ослепительно белых столбиков, вынесло нас в свежую тень лиственного леса.


← Предыдущая страница Следующая страница →




Случайное фото: