12 мая

Деревня Cтарково. И смех и грех…

Здравствуй, Горьковская область.

Вчера в селе Старкове мы присутствовали на сам бурном собрании, которое мне когда-либо приходилось видеть.

Председатель комиссии по распределению земельных участков Василий Лаврович Саблин глядел поверх очков на жителей села Старкова и стучал карандашом по столу президиума, освещенного двумя керосиновыми лампами:

— Давайте, товарищи, к порядочку… Слово предоставляю бригадиру Баринову. Выкладывай, Дмитрий Прохорович.

— Я считаю, что у Клавдии Бариновой отрезали приусадебный участок неправильно…

— Сестру защищаешь?

— Дайте сказать! Говорю, неправильно отрезали, потому как она работает на производстве, у нее пацан бегает, и трудоспособных в семье больше нету.

— А кем она на производстве? Уборщицей? А почему бы ей в колхоз не перейти, ведь живет с нами, — говорил председатель колхоза Николай Григорьевич Ванкович.

С Клавдией Бариновой решили так: будешь членом колхоза — на первое время окажем тебе денежную помощь, дадим продукты и тридцать соток приусадебного участка; не станешь работать в колхозе — участок отрезается полностью.

— Словом, так, — заключил Саблин, — отрежем по угол, ни грамма!

С той поры, как Совет Министров СССР предоставил право колхозникам самим определять размеры приусадебных участков, а также решать и другие вопросы внутриколхозной жизни в интересах быстрейшего подъема общественного хозяйства колхозов и улучшения материального благосостояния колхозников, прошло ровно тридцать дней. Собрание, о котором идет речь, тщательно подготавливалось, учитывалась решительно каждая мелочь и особенности всех восьмидесяти двух дворов Старкова.

Дело в том, что до последнего времени многие жители этого села пользовались всеми льготами, предоставленными колхознику, но по существу в жизни колхоза никакого участия не принимали.

У Андрея Васильевича Уханова приусадебный участок равен восьми соткам. А он не колхозник.

Еще до войны покинул Старково и многие годы жил где-то. Он нанимался на временные работы то на склад, то бухгалтером в воинскую часть, то плотничал, и не было ему никакого дела до колхозной жизни. Но вот он вернулся в Старково, и его корова теперь паслась в колхозном стаде, на колхозных угодьях. Иногда Андрей Васильевич нанимался убирать колхозное сено за проценты и украдочкой покашивал для себя. Был у него и приусадебный участок, дававший ему доход.

— Хватит, Андрей Васильевич! Будешь работать в колхозе — пользуйся участком, — объяснял председатель, — а собираешься и дальше верхушки сшибать на стороне — на участок не рассчитывай.

Уханов пообещал работать. Рядом с ним сидел другой неколхозник, Василий Львович Казаков, который, однако, за прошлый год выработал 800 трудодней. Этот вольный казак работал на постройке свинарника по договору и порой принимал участие на зимней вывозке сена с лугов. За это он получал значительно больше, чем колхозники, которым начислялись за такой же труд только трудодни. Такое неравенство расшатывало дисциплину. Иные, глядя на Казакова и ему подобных, искали всяческие лазейки, чтобы уйти из артели.

Даже уважаемый председатель комиссии по распределению приусадебных участков Саблин в прошлом году также уходил на побочные работы, как говорят, «гнался за длинным рублем», и только партийная организация вернула его в колхоз.

Что же говорить о других?

Но вернемся к Казакову. Вот он стоит в углу, дюжий, горластый мужчина, и то и дело снимает кепку: он, очевидно, полагает, что бросать реплики в кепке неудобно.

— Я подал заявление в колхоз, принимайте, но прошу дать мне приусадебный участок для постройки дома там, где жил Червяков…

Червяков давно выехал отсюда. Он продал дом. Дом куда-то увезли. Остался отличный участок с вишневыми деревьями. На этот участок претендует и другой неколхозник — Александр Степанович Сурнин. Его жена, Клавдия Сурнина, встрепенулась и замахала руками:

— Этот участок за нами… Мы раньше заявление подавали…

Поднялся шум. Одни были за Казакова, так как он выработал трудодней больше, а другие за Сурнина, потому что он первый подал заявление. Председатель предложил голосовать. Победил Сурнин.

Казаков снова снял кепку и на этот раз яростно кинул ее на пол:

— Словом, так, Николай Григорьевич: заявление я забираю и вступать в колхоз не буду. Раз не дали участок — все…

— Но позволь, Казаков, бери любой другой, — в сердцах говорил председатель. — Ведь не я решаю, собрание…

— Был бы я поближе к вам домом, так иначе бы все пошло…

Этот намек Казакова, сделанный в присутствии председателя райисполкома Фирсовой и инструктора райкома партии Патоличева, заметно задел председателя колхоза Ванковича, который счел нужным выступить с разъяснением.

— У меня здесь нет ни сватьев, ни братьев. — Ванкович старался говорить спокойно. — Для меня все одинаковы, а вы, товарищ Казаков, должны понять, мы вам выделяем для постройки дома лес со скидкой на пятьдесят процентов, колхозный транспорт. И это вас не устраивает?

— Если бы я не выступал с критикой на председателя, был бы и я хороший! — выкрикнул Казаков и надел кепку.

— Пожалуйста, критикуйте, это очень хорошо, — соглашался Ванкович, не ожидавший такой прыти от Казакова, особенно в присутствии товарищей из райцентра Володары.

— Попрошу не отвлекаться, — напомнил Саблин. — Продолжаем. Сколько земли у Чубаровой Марии Петровны? Двадцать шесть соток. Комиссия решила оставить ей десять.

— Неправильно это, — заступился кто-то. — Ее муж до самой смерти работал в колхозе. И потом, хотя она имеет инвалидность второй группы, берет в свой дом рабочих, которых нанимает колхоз. Ей же за это трудодни сами вы начисляли.

— Одна я знаю, как натерпелась с этими мужиками, — жаловалась Чубарова. — Керосин свой жгла, колхоз ни капли не давал, а еще портки им стирала, да видели бы вы, какие грязнющие…

Собрание дружно разразилось хохотом — и постановило оставить за Чубаровой полностью все двадцать шесть соток.

Перешли к престарелым. Всю жизнь Иван Прохорович Уханов проработал в колхозе. Ему около восьмидесяти лет. Высокий, негорбящийся старик с прямоугольной бородой, похожей на лопату, зачерпнувшую снег, Уханов вскочил со скамейки с удивительной для его возраста резвостью, когда услышал, что его участок в тридцать соток собираются урезать.

Уханов вынул из кармана удостоверение на медаль «За доблестный труд» и в развернутом виде понес документ через весь зал в президиум.

— Неужели я не заработал? Оставьте мне участок полностью. Дайте мне умереть на том огороде, а там забирайте…

— Успокойтесь, Иван Прохорович, — негромко сказала Фирсова. — Такой большой участок у вас, как же вы будете его обрабатывать?

— Пусть я не в силах, но я найму людей, мне они и обработают.

В зале загудели. Как-то странно прозвучало слово «найму», и если бы оказал его не старик Уханов, а кто-то другой, строго бы осудили такого человека.

Ивану Прохоровичу пришлось разъяснять с тем терпеливым спокойствием, которое, видимо, появляется у инструктора райкома партии Патоличева, когда он решает спорные вопросы. В самом деле, как быть? С одной стороны, старик Уханов действительно заслужил право на участок в тридцать соток. Но он одинок и по старости уже не в состоянии его обрабатывать.

Он решил «нанимать». А зачем? Разве ему недостаточно иметь половину?

— Послушайте, Иван Прохорович, — предлагал Патоличев, — не лучше ли сделать так? Колхоз вам даст пенсию — десять трудодней в месяц, по восемь рублей на трудодень да продуктами. К тому же вы получаете пенсию за погибшего сына. Будет у вас небольшой огород. Разве недостаточно? Зачем вам прибегать к сверхприбыли, пользуясь наемной силой?

Уханов с тяжким вздохом свернул удостоверение. Он молча пошел на свое место в заднем ряду, где всегда сидят на подобных собраниях старики, и, с невыясненным чувством одновременной обиды и удовлетворения, вынул платок и приложил его к вспотевшему лицу. Пенсия — это, конечно, большое дело. Но если говорить откровенно, то Иван Прохорович согласился бы отказаться от колхозной пенсии, только бы пользоваться своим приусадебным участком полностью.

Всем престарелым решили оставить по десять соток. Уханову, как исключение, выделили пятнадцать.

— Вы уж всего не записывайте, — доверительно говорила Фирсова, когда дело касалось чего-либо особо сложного. — У нас тут сегодня разговор по душам…

Я сказал, что разговор очень хороший и все, что происходит в этот вечер, видимо, типично и для других колхозов. Фирсова согласилась. Она загибала пальцы, перечисляя села, в которых уже прошли такие же собрания.

— Например, в одном из колхозов района доярки и другие животноводы получают сейчас до восьмисот рублей в месяц. Как же тут не вступать в колхоз? Но некоторые еще по инерции считают, что на отшибе им будет лучше.

Собрание затягивалось, всем хотелось высказаться, и только Мария Чубарова, одна из лучших огородниц, уже в который раз нетерпеливо вскакивала, выкрикивая одну и ту же резонную реплику:

— Да что ж это такое в конце концов! Завтра в шесть часов вставать надо… Кончайте собрание! Все ясно.

Здесь были люди различного общественного положения. Шестьдесят девять человек, подавляющее большинство, были кем угодно, только не колхозниками. Плотники по найму, бухгалтеры и официантки столовых, разнорабочие и просто люди без определенных занятий. Почти все они так или иначе были связаны с колхозным производством. Но эта связь была непостоянной. Хочет человек — выходит на работу, получает трудодни, а не хочет — ищет место повыгоднее.

С тех пор, как, помимо продуктов, колхозников стали авансировать деньгами, заинтересованность рядового члена артели заметно повысилась. Бригадиру Баринову больше не приходится ходить под окнами и стучать: «Марья, Дарья, выходи на работу». Теперь к восьми часам люди сами приходят в звенья — полеводческие, овощеводческие, на конный двор и на ферму. Не потому ли на собрании Ванкович заявил:

— В этом году с предприятий рабочих приглашать не будем. Сами справимся. Верно я говорю, товарищи?

Весь зал с ним согласился.

13 мая

Мы едем по Владимирке,
Торопимся туда,
Где возникают в дымке
Прошедшие года.

Штыками, баррикадами,
Призывами: «Вперед!»,
Рабочими загаданный
Восходит Пятый Год.

Владимирка кандальная,
Куда ведешь людей?
Ты дальняя-предальняя,
И вся ты из цепей.

Скажи, не ты ли вымокла
В ручьях кровавых слез,
Владимирка, Владимирка
Заплаканных берез.

«Не унывать, товарищи!
Исполним до конца».
Огнем неостывающим
Охвачены сердца.

Живое это, строгое,
Плывущее из тьмы,
Возникло над дорогою,
Которой едем мы…