Ну, что хаванем, Кузмич? — Я стоял в коридоре, не имея каких-то определенных планов, и мысленно поблагодарил Барда за то, что он задал мне направление движения. Одного из трех термитов, которые шарили в кухне, я уже знал по предыдущим приездам — Коля из Бишкека. Он былхитрожопым, но очень положительным персонажем: днем ходил работать на стройку, а вечером брал гитару и лазил по пабам и клубам, горланя песни Брайана Адамса в надежде, что кто-то бросит ему в шапку пару марчел. Двое других были с его работы, им негде было ночевать, и они попросились перекантоваться тут пару дней.

— Здаров, Никалай, — язвительно прошипел Бард, — как живешь?

— На-армальна, — с маасковским прононсом ответил прямолинейный Ник.

— Слышь, сёдня народа дахера приедет, нада пацанов тваих сплавить — и куда нить падальше. А, Калян?

— Че эта, Бард? Че, мы все штоль не паместимся?

— И вабще, хватит Томаса хавку жрать, понял? Сваю-та хоть раз принес? — Бард бросил поверх очков взгляд на Ника и на его кентов. Кенты жевали уже помедленнее, а из открытых ртов начала стекать слюна, которая свисала, как шнурки от кедов. Коля растерянно смотрел по сторонам. Он знал, что Бард — любимчик Томаса, и ссориться с ним не хотел. Проще было сплавить пацанов. Мысленно утопив Барда в кружке кофе, который тот допивал за Томасом, Коля из Бишкека в сопровождении двух братьев протиснулся мимо меня — и исчез за входной дверью. От них осталось только эхо стучащих вниз по ступенькам копыт. Бард явно был в ударе. Он попал в свою стихию — в Берлин. Начинался месяц Большого Кайфа. Виталя развалился в кресле, открыл холодильник, вынул банку «Адельскронен бир», пива, которое в «Пенни маркте» — магазинчике за углом, стоило дешевле других пив, всего — 49 пфенигов. Он хлебнул холодного янтаря, вкусно отрыгнул бучанскими варениками, которые нам упаковали в дорогу, и произнес:

— Я дома!

А я пойду объяву напишу на «Победу» — пусть звонят, — сказал я и пошел искать бумажку. Мои познания в немецком языке были на уровне. Если точнее — то на уровне нуля. Но объявление о продаже машины на немецком языке — это вещь, которая каждому украинцу передается с генами, и я нацарапал послание к арийцам следующего содержания: «Продается!!! Уникальный тачилбан, в котором еще сохранились отпечатки жопы самого Иосифа Виссарионовича Сталина, пробег всего-навсего три миллиона миль за какие-то там сто сорок лет жизни. Сменил триста хозяев и приехал, чтобы быть забетонированным на ступенях Рейхстага. Цена — всего сто тысяч марок». Мне хотелось, чтобы немцы увидели в моей короткой и очень лаконичной записке примерно такой смысл. Но дойчи — народ конкретный. Как читаем — так и понимаем!

— Zu verkauf/Pabieda/baujahr 1953. tel. 08934476. Thomas. Andry. — Собственно, так выглядел клочок бумаги, который я прилепил к лобовухе, и, в надежде, что уже вечером буду колесить в глазастом «мерсе» с чемоданом капусты, вырученной от продажи моего плацкартного вагона, я потрусил в «Пенни маркт» купить картофеллен салат, который входил так же легко в организм человека с Востока, не подготовленного к немецким пищевым приколам, как и выходил из него.

Я сидел на кухне и пожирал вареную картоху, плавающую в майонезе. Все это носило гордое название «Картофеллен салат». В животе сразу же после первой ложки начинало ужасно крутить, и ты был готов вывести на орбиту весь дом, в котором находился. По этой причине в туалет было страшно заходить, чтобы не развалить давлением вылетающей картошки унитаз и все сопутствующие конструкции. В дверь позвонили именно в тот момент, когда дилемма — бежать уже сейчас или бежать потом — разрывала и без того порванное сознание, а заодно и кишечник. Звонок мобилизовал сверхъестественные силы моего организма, все реактивное топливо всосалось назад в ракетные шахты,и я снова мог какой-то промежуток времени чувствовать себя нормальным человеком. Открыв дверь, я увидел такую картину: казалось, что часть наполеоновских войск заблудилась во времени и пространстве, вследствие чего забрела из Подмосковья 1812 года в 1992 на Флюгхаффенштрассе. Это были пассажиры «уазика», члены второй бучанской экспедиции, отправленной Бардом на верную погибель. Во главе банды стоял водила Олежек, который осилил неподъемную ношу — доехал до Берлина на санитарной машине с единственной целью — найти и аккуратно вывезти с территории Германии автомобильную свалку.

— Ты не знаешь, где здесь СВАЛКА? — спросил он меня, вваливаясь в дом.

Не-а, — ответил я и стал по очереди здороваться со всеми пассажирами. Первыми из делегации во владения Томаса вошли представители украинского шоу-бизнеса, который тогда имел честь зарождаться на благодатных полях берлинского клаббинга: Анжелика — певица из Ужгорода, я бы назвал ее украинской Бьорк и Тори Амос в одном лице, ее подружка Евка — полька, которая жила почему-то во Льве и вела себя так, будто хотела секса с каждым встречным, правда, никому до сих пор не дала (пассия Барда). Тери — мой и Виталика коллега, который работал в первом в Украине шоу-бизнесовом агентстве и вместе со своими сотрудниками целыми днями играл на единственном в то время во всем Львове компьютере. За ними в коридор вошли еще человек пять-шесть, о которых проще сказать — «и другие официальные лица». Их судьба в нашей книге настолько несущественна, что легче о них не упоминать вовсе, чем морочить вам и себе голову. Все, к радости Томаса, который должен был скоро вернуться с работы, поразбросали свои тела по всей квартире и начали к моему неописуемому ужасу занимать туалетную комнату хаотически и критически надолго. Анжелика ходила по дому и своим оперным вокалом постоянно подчеркивала безумность атмосферы нашего украинского гетто. Она напевала себе под нос всякие арии из своих произведений, которые сама писала нон-стоп, но при этом ее было слышно даже в Трептов-парке у могилы Неизвестного солдата. Евка ходила и трясла своим длинным, почти до колен, хайером, на котором, как на перфокарте старого компьютера, отложилась вся история их путешествия в «уазике». Голову надо было срочно где-то помыть, чтобы Евуню вдруг не сдали в зоопарк, как давно исчезнувшую Русалку Днестровую. Поскольку у Томаса ванная комната отсутствовала, Бард периодически организовывал вылазки в баню за пару кварталов, и все дружно бегали туда полоскать части своего тела. У Анжелики тоже был длинный хайер, и он своим видом и запахом не менее ярко, чем голова Евки, отображал хронологию нелегкого путешествия! Олежек сразу почувствовал себя в своей тарелке. Не найдя ответа на риторический вопрос: «А где же здесь свалка?» — он покопался в Томасовом шкафу с книжками, отрыл там атлас Берлина и рысцой выбежал из дому.

— Нас пригласили на пати, — сообщил Бард, вернувшись с хорошим пивком в руках, что указывало на качественно проведенную операцию по сбыту манекенов. — Пойдем часиков в восемь, — сказал он и, поморщив нос при виде девушек, мгновенно потащил их в баньку. В квартире, даже после того, как они ушли, осталось столько народа, что складывалось впечатление, что ты находишься в штабе террористической организации. Зазвонил телефон, и я поднял трубку. Там что-то очень быстро сказали по-немецки, но слово, которое я желал услышать больше всего, прозвучало четко — «Ауто».

— Сори, нихт шпрехен дойч. Кен ю испек инглиш?⁹ постарался я уладить назревающий международный конфликт.

— Наин, их шпрехе инглиш нихт,¹⁰ — послышалось из трубы. И я предложил голосу приехать по нашему адресу:

— Кен ю ком хиер зибен ур, флюгхаффен штрассе зеке ахт, — что должно было означать: приезжайте, пожалуйста, в семь часов к дому номер 68. В телефоне заскрипело, и пошли гудки. Я махнул рукой, проклиная себя за то, что в учебнике немецкого языка за два года прошел только четыре страницы, и пошел доедать картофеллен салат.

Народ готовился к пати — каждый по-своему: Анжелика выводила какие-то душераздирающие рулады, которые плодились в ее голове, как мухи из опарышей, Евка продолжала трясти своими уже чистыми, но еще мокрыми волосами. Бард и Тери пили пивасик на кухне, предвкушая будущее вечернее приключение. А я гипнотизировал взглядом телефонный аппарат, пытаясь заставить его позвонить и голосом Рокфеллера спросить, не продает ли кто «Победу» тысяч за двести марок. Время медленно подкатилось к Зибен Ур, и, как и положено, нам в дверь позвонили снова. Кто-то бросился открывать, и я, опасаясь, чтобы не отшили моих клиентов, ринулся к выходу. В дверях стояли Томас, рыжий кривоногий старый немец, и его жена — фрау с явно не немецким фейсом.

— Хи из интерестед эбаут йо кар,¹¹ — голосом ангела из клипа «Юритмикс» сказал мне Томас.

Хай, — сказал я и поздоровался с четой, которая выглядела как на кастинге в «Семейку Адамсов». Мы вышли на улицу — «Победка» стояла возле тротуара, занимая место трех малолитражек, и турки, которые привыкли их здесь ставить, смотрели на нее с явным желанием распилить и переплавить ее в один большой кальян, которым одновременно могли догнаться все представители мусульманского мира, находящиеся в тот момент в Берлине. Немец, который прибыл на смотрины, попросил открыть авто и долго залезал и вылезал из машины, причмокивая языком так, будто у него в зубах застряло полкоровы. Его жена стояла и молчала, весь ее вид выдавал, что ее происхождение имеет максимум общего с происхождением Олега-водилы из Бучача. Я, затаив дыхание, считая удары своего сердца о внутреннюю стенку грудной клетки, отвернулся в сторону и в кармане рукой до боли сжал свой краник, чтобы не сглазить «сделку века».