Полюс холода — географическое понятие. Но если рассматривать эти два слова, как метафору, то мы ее можем понять, как вершину всякой скованности, безмолвия и отчужденности. Однако это утверждение на якутской земле опровергает не только поселок Оймякон, но и ферма серебристо-черных лисиц, и местные авиаторы, и, наконец, станция Сунтар-Хаята. И даже когда-то дикая Хандыгская трасса, неутомимая подруга полюса холода, как бы сопревает его своей хлопотливой оживленностью и легендарной поэтичностью. Три горных потока, три товарища — Сунтар, Учюгей-Юрях и Агаякан — встретились у Хандыгской трассы и заспорили, кому будет принадлежать красавица Кюенте? Все свои взволнованные дары друзья принесли и бросили к ногам своевольной Кюенте, и она приняла их и… убежала посоветоваться к Индигирке. А три товарища все ждут и надеются, и участок дорожников Агаякан становится грустным свидетелем их бесполезного ожидания.

Кёбюме, или все на трассе называют его Кубома — видный поселочек. Восточные ворота Томпонского района с его центром Хандыгой на Алдане, которая находится отсюда в 324 километрах. Расстояние пустяковое с точки зрения автострад но, как нам сказали встречные водители: «Горя хлебнёте».

Подымаемся все выше, выше в горы, резина прямо-таки топчет туман, и вот уже 1213-й километр от Магадана — самая высокая точка хребта Сунтар-Хаята.

У Верхоянского горного кряжа десятки филиалов — больших и малых. Сейчас мы забрались на Сунтар-Хаятскую крышу, на водораздел между притоками Индигирки и Алдана. Казалось бы, тут и конец. Нет! На пути еще вырастет новый горный гигант, и, точно острога в хребтистую рыбу, в него вонзится своим синим наконечником Восточная Хандыга.

И там, где этот гигант, Сетте-Дабанский хребет, особенно костляв, — наконечник реки не сломается, а как иголка прошьет извилистую, крученую прошву и потянет за собой в распадках быструю ниточку Восточной Хандыги на запад.

Метеостанция Восточная… Перевалив хребет СунтарХаята, мы нырнули под гору и встретились со своей новой и бессменной провожатой до самого Алдана — Восточной Хандыгой.

Хандыга — речка бурная. На ее берегу разговаривать не приходится — все равно, ничего не слышно! Потому что громче всех говорит сама зеленоволная красавица. С ревом, оставляя за собой темные, цвета бутылочного стекла воронки, несется она среди сопок — далеко и долго.

Справа от дороги поднялась крутая высоченная сопка, вся багровая и до того по-осеннему яркая, что даже в пасмурный день от нее становилось светлее на душе. К подножию сопки прилепились домики, в которых живут дорожники. Поселок Прижим стоит на высоком каменистом берегу у зеленой, как море, речки Хандыги. Берега ее поросли шиповником. На колючих ветках висят продолговатые, рубиновые ягоды. Они так переспели, что видно на свет каждое зернышко. А вчера ночью ударил мороз, и ягоды осеннего шиповника стали слаще вешнего майского меда!

На 1330-м километре от Магадана встретилась нам первая елочка. Высокая, тонкоствольная, лапы-густые, нераскидистые. И так ярко выделяется эта зелень на фоне желто-красной примелькавшейся уже парчовости! Да, когда смотришь издали на сопки (в солнечный день, а не сегодня), то красно-буро-зеленый их покров ощущается как ворс ковровой дорожки — бурое, красное и зеленое.

От дорожной дистанции Прижим и начинается целая серия опасных проходов в скалах хребта Сетте-Дабан.

«Командировка» дистанции Росомаха. Две палатки и два тырдоха (юрты). Живет заправщик и несколько самосвальщиков. Рядом течет ручеек, впадает в Хандыгу. Но прежде чем сюда приехать, мы одолели один из самых сложных прижимов — Дураковский.

Растянувшись почти на два километра, он вьется по крутому обрыву петлями на высоте триста шестьдесят метров. Хандыга внизу кажется крохотной: похоже, что кто-то разлил зеленые чернила, и вот они льются по светлому песчаному берегу узеньким, извилистым ручейком. Над дорогой нависают темно-серые и желтые, ржавые и голубые влажные от небольших водопадов камни. Строил этот участок дороги прораб Дураков.

Далее — прижим Черный, над которым нависают темные скалы, следующий — Желтый; возле него строится новая метеостанция, белеют две палатки. Над входом одной из них пришита медвежья лапа.

Прижим Ласточкин Хвост. И вот что здорово: стоило нам перевалить через хребет — и сразу тебе осинки да рябинки.

За Росомахой — Пшенный прижим и Чурочный (на память о газгеновой эпохе). Таким образом, в глубине Хандыгской трассы я снова встретился с любезной моему сердцу Колымой и, разумеется, вспомнил Лушникова, Хоперского и Репницкого, которые так хорошо говорили о подвигах шоферов и о «хитрых» чуркокомбинатах. И еще приятно мне было встретить у ручья автобус и два грузовых такси — полевая партия из Магадана. Вместе с ними ходил я на охоту (первый рябчик), собирали мы голубицу, вспоминали знакомых, и вдруг я себя почувствовал бывалым колымчанином с особенной «ягоднинкой»…

Томпорук — дорожник и геологоразведчик. На северо-восток он проложил трассу до Тополиного (200 километров) , и далее налаживает «зимники» от реки Том по к Полярному кругу. А. на юге Томпорук ведет разведку на Дыбы и Усть-Наталью. Была такая сказка: машина стояла на мосту, и в зеркале отражался кусок скалы, на ней голая сухая лиственница и внизу — зеленые волны Хайды с белыми гребешками. И эта бегущая в обратную сторону вода, отраженная в зеркале, возвращала нас назад, пробуждала воспоминания о милой колымской земле…

Если вам придется побывать в Хандыге — обязательно отыщите ответственного секретаря хандыгской районной газеты «Красное знамя» Дмитрия Петровича Григорьева. Такое впечатление, что он всех знает и все знают его. Кое-кто, обращаясь к нему, говорил «товарищ ответсекретарь». Вы поедете с ним за Алдан, на участок: Сайдыы и познакомитесь с Иваном Андреевичем Охлопковым. И Григорьев скажет:

— Наш знаменитый олонхосут. — И обращаясь к Охлопкову, попросит:

— Может быть, вы что-нибудь исполните для наших гостей?

Вспоминаю нашу встречу с олонхосутом Охлопковым.

Олонхосут — якутский сказитель — не заставил себя долго просить, но прежде чем запеть, он тщательно и необычно для меня готовился. Поставил табурет к окну, снял рубаху, закатил рукава ночной сорочки и правую ладонь приложил к лицу, словно отгородился от всего на свете. Наклонившись чуть вбок и покачиваясь, он запел. Его (пронзительный полос иногда как бы раздваивался, создавая странные звуковые сочетания: что-то звонкое и гортанное одновременно. Григорьев тут же довольно громко переводил слова песни — фразу за фразой, — и это тоже было для метая необычно. Получалось, что в конторе звучали сразу три голоса…

Вот слово в слово перевод импровизации знаменитого районного одонхосута Ивана Андреевича Охлопкова.

«… Наши предки жили худо, одевались плохо, и народ был в. изгнании. Люди ходили вроде виновные, работали у богатых. Виски 1 между солеными озерами — следы их слез. Тяжелый гнет царизма давил плечи наших предков, Только русские, которые где-то далеко на юге родились, изгнали от нас этот гнет. Великий человек Владимир освободил нас из вечной тюрьмы. Он показал нам второе солнце. Он направлял эту счастливую жизнь своей правой рукой, и по направлению этой руки идет наша ленинская партия. Разбогатела якутская земля. Крупные колхозы в улусах образовались. По воздуху летят самолеты, а по земле идут могучие тракторы, и даже из Москвы на машине приезжает к нам гость. Мы живем радостно, приветствуя свое отечество и свою такую счастливую жизнь. Неужели голодные волки из-за границы нападут? Ну! Мы должны им сказать: не имейте зла ростом с верблюда, а добра ростом с мошку. Давайте обо всем договоримся по-хорошему. Мы должны им сказать: учтите, мы самое крупное хозяйство в мире, нас никто не победит. Так что не показывайте свои клыки, не поднимайте шерсть на спине. Мы — Красное знамя, и никогда, ни один цвет не победит красное. Советская Родина стоит как великий пик мира. Пусть родная партия неутомимо руководит. Эту песню я посвящаю тебе, русский поэт».